Александр Блок. Нечаянная Радость. Второй сборник - Страница 2

К оглавлению

2

И ушла в синеватую даль,
Где дымилась весенняя таль,
Где кружилась над лесом печаль.
Но ушла – к колдуну; и – колдун:
Закричал и запрыгал на пне:
– Ты, красавица, верно – ко мне?

И нам становится больно, когда вечерняя заря обвивает не только «весеннюю проталинку», но и того, кто на ней. А на ней —


Попик болотный виднеется.
Ветхая ряска над кочкой
Чернеется чуть заметною точкой.

Страшна, несказуема природа русская. И Блок понимает ее, как никто. Только он может сказать так:


Выхожу я в путь, открытый взорам.
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.

Искони здесь леший морочит странников, ищущих «нового града»; искони мужичка, оседлав, погоняет горе-горькое хворостиной. Скольких погубило оно; закричал Гоголь, заплутался тут Достоевский, тут на камне рыдал Некрасов беспомощно, здесь Толстой провалился в немоту, как в окошко болотное, и сошел с ума Глеб Успенский; много витязей здесь прикончило быть – «здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Здесь Блок становится поэтом народным.

Здесь рыскает леший, а Блок увидел «своего полевого Христа». Не надо нам полевых Христов. Христос Бог да сохранит нас от таких пришествий!

Где же Та, Которую призывал поэт еще так недавно? Там, где он не кощунствует, у него вырывается:


О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой.

Прекрасно поет он о наших убогих полях, так прекрасно, что мы, завороженные «прелестью», начинаем верить, что все тут благополучно. Ведь здесь все «вечно прекрасно – но сердце несчастно». Откуда этот стон у сказителя полей, зовущего нас к полевому Христу, колдуну да к попикам черным?


Так – и чудесным очарованы
Не избежим своей судьбы.
И в цепи новые закованы.
Бредем, печальные рабы.

Цепи «Прекрасной Дамы» – гирлянды роз – поэт с себя сбросил. Откуда же эти «новые цепи»! Не цепи ли болотных чертеняток?

Страшно, страшно, идти больше некуда в отчаянии, когда в «Нечаянной Радости» (см. последний отдел сборника) из огорода капустного приходит к поэту все тот же оборотень «Единый, Светлый – немного грустный», когда такую картину рисует поэт своей нечаянной радости:


И сидим мы, дурачки,
Нежить, немочь вод.
Зеленеют колпачки
Задом наперед.

Уж подлинно не зачаешь такой радости! Уж подлинно нечаянная она!

«Новой Радостью загорятся сердца народов, когда за узким мысом появятся большие корабли». (Вместо предисловия.)

Перед лицом народов сложные задачи; он требует определенного образа решений, определенного, ясного, как Божий день, слова. И радоваться только тому, что из-за узкого мыса плывут корабли, еще рано: большие корабли часто приносят большую заразу.

«Нечаянная Радость» определенно пронизана все тем же воплем нищего:


Кто взманил меня на путь знакомый?
…………
Нищий, распевающий псалмы?

Нищий ли это странник, или горе-гореваньице? Во всяком случае, не псалмы распевает нищий, а панихиду:


Со святыми меня упокой.

Сквозь бесовскую прелесть, сквозь ласки, расточаемые чертенятами, подчас сквозь подделку под детское или просто идиотское обнажается вдруг надрыв души глубокой и чистой, как бы спрашивающей судьбу с удивленной покорностью: «Зачем, за что?» И, увидав этот образ, мы уже не только преклоняемся перед крупным талантом, не только восхищаемся совершенством и новизною стихотворной техники, – мы начинаем горячо любить обнаженную душу поэта. Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни.

2